стишище.
«В Атлантиде все время ночь, — шепчет Эмори его мать.
— Это место из тех, где нынче расхотевшие воевать
из своих затонувших окон или подле уснувших глыб
смотрят в небо, но видят только разноцветные стаи рыб.

Атлантида на дне, мой мальчик, как оазисы там, в песках.
Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф».

Миссис Льюис целует в лоб его, гасит свет, закрывает дверь.
Он лежит, под его кроватью дремлет страшный зубастый Зверь.
Зверь поводит во сне когтями, сон течет у него меж жил,
сон о том, как мальчишка дышит, как нутро у него дрожит.

Зверю голодно, Зверю голо, не сдержаться и не стерпеть —
он вползает мальчишке в душу, он ложится в грудную клеть.

И они засыпают тихо, и во снах их костры трубят.
Утром Эмори смотрит в зеркало, видя Зверя, а не себя.
Впрочем, больше никто не видит так же пристально-глубоко,
Зверь чуть дышит, он смотрит жадно, льется тень из его зрачков.

Миссис Льюис приходит тихо, когда ночь чуть дрожит в окне,
и читает про Атлантиду, и про вечную ночь на дне.
И Зверь слушает напряженно, и звенит у него в висках:
«Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф.

Там умеют справляться с болью, там легко, там темно внутри..»
И пусть Эмори нет, не слышит, но Зверь слышит, и Зверь горит.



Эм со Зверем взрослеют быстро — вот им четверть, и вот и треть
века грянет; и кто-то должен приготовиться умереть,
так что Эмори умирает — очень быстро, почти легко.
Зверь, проросший ему сквозь тело, получил его целиком,

и от Эмори в этом теле ни единого нет следа,
но Зверь помнит про Атлантиду, и он хочет уйти туда.
Просто этот бессонный город ему словно мираж в песках.
Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф.

Позже в «Пост» в паре слов расскажут, что Э.Льюис шагнул с моста,
мать заплачет, отец чуть слышно досчитает семь раз до ста.
Его гроб будет снежно-белым, будет день похорон лучист,
его девушка будет плакать, а любовница закричит,
Миссис Льюис обнимет мужа и уткнется ему в плечо.


Зверь на дне, и он рыщет жадно, горячо ему, горячо,
и он видит почти, как в море зажигаются огоньки,
Атлантида лежит под синью, там легко текут дни, легки
все живущие там; он дышит, он уходит все дальше вглубь,
понимая, что не проснуться. Понимая, что не уснуть.

Смерть его не тревожит, впрочем, даже если он умер сам;
смерть съедает его досрочно, куда раньше, чем по часам
ему жизни дано, но Зверю все равно, ведь стучит в висках
эта песня про Атлантиду, про затопленный батискаф,
про ее золотые стены, и про башен металл и лед,
и Зверь верит, что непременно он найдет ее, он найдет,
ведь там каждого кто-то ищет и там каждого кто-то ждет,
и у женщин глаза-сапфиры, и их кожа — что теплый мед,
и мужчины храбры, и больше не приходится умирать,
там бессмертье кусками с хлебом под ромашковый чай с утра
подают; наконец-то можно примирится с самим собой
и свет солнца дробится в волнах, ставших небом над головой.

…Умирая, Зверь знает точно, что на дне, в золотых песках,
Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф.
Он хрипит, задыхаясь. Долго отлетает его душа.
Атлантида лежит под синью. Атлантида так хороша.
Умирая, Зверь понимает, что по-прежнему очень жив,
даже если чужое тело отказалось ему служить,
даже если чужие кости надломились, и мышцы жжет.


Умирая на дне, Зверь знает, что никто его не найдет.
Все становится липким, вязким. Осознание бьет как нож:
Атлантида всего лишь сказка.
Атлантида
всего лишь
ложь.